Előtte egészen szürreális látvány tárult fel: Miklós Somogyi az asztal és a tűzhely között ingázott, könyékig lisztesen, kissé megperzselt konyharuhával a vállán. На плите что-то подгорало, на столе громоздились грязные тарелки, открытые упаковки продуктов и крошки. На его лбу блестели капельки пота, а лицо выражало смесь сосредоточенности и паники.
Он заметил её краем глаза, вздрогнул и резко обернулся.
– Ты чего не спишь? – выдохнул он, нервно поправляя перекошенный фартук. – Я… вообще-то… завтрак делаю. В постель. Ну, как это… сюрприз.
Анна молча оглядела разгромленную кухню, подгоревший хлеб в тостере, разбитое яйцо на полу и банку с вареньем, опрокинутую на скатерть. Потом перевела взгляд на мужа. Он выглядел так, словно провёл ночь в кулинарном аду.
– Похоже, сюрприз уже удался, – тихо произнесла она, и уголки её губ дрогнули.
– Не смейся, – смутился он. – У меня просто… ну… немного не по плану пошло. Сейчас всё исправлю.
Он метнулся к плите, попытался спасти омлет, но тот окончательно превратился в подгорелый комок. Вздохнул, выключил огонь и опустил руки.
– Ладно, – сдался он. – Первый блин комом. Но я хотел… правда хотел сделать тебе приятно. Сам. Без твоей помощи.
Анна вошла на кухню, осторожно обойдя разбросанные по полу крошки и скорлупу. Взяла в руки подгоревший тост, внимательно его рассмотрела и неожиданно рассмеялась.
– Знаешь, – сказала она, всё ещё улыбаясь, – за тридцать лет ты впервые попытался приготовить мне завтрак. Это уже достижение.
Он посмотрел на неё с такой виноватой и одновременно надеждой в глазах, что у неё защемило сердце.
– Я… вчера… много думал, – неуверенно начал он. – Понимаю, что вёл себя как… в общем, неправильно. Я привык, что всё само собой. Ты всё делаешь – а я даже не замечаю. И спасибо не говорю. Прости меня.
Анна устало опустилась на табуретку.
– Извинения – это хорошо, – спокойно ответила она. – Но от них посуда не помоется и ужин сам не приготовится. Я не хочу, чтобы ты иногда «помогал». Я хочу партнёрства. Чтобы мы оба были взрослые люди, а не я – мама, а ты – большой ребёнок.
Он кивнул, опуская глаза.
– Я понимаю. Или… пытаюсь понять. Я… хочу научиться. Делать свою часть. Не для галочки, а по-настоящему. Только… сразу всё не получится. Я, как видишь, даже яйца нормально пожарить не могу.
– Этому можно научиться, – мягче сказала Анна. – Начнём с простого. Но запомни: я не обязана делать всё одна. И я больше не буду.
Он глубоко вздохнул, будто принимая какое-то внутреннее решение.
– Хорошо. Договорились. Сегодня вечером я сам приготовлю ужин. Нормальный. Съедобный. А ты просто отдохнёшь.
Она скептически приподняла бровь:
– Съедобный?
– Честное слово, – попытался улыбнуться он. – Если что – закажем пиццу. Но сначала я попробую сам.
Анна вдруг почувствовала, как внутри что-то немного оттаивает. Не исчезла усталость, не стерлись за одну ночь годы накопившейся обиды, но в этой комичной сцене с подгоревшим омлетом и растерянным мужем было что-то новое – попытка. Пусть неуклюжая, но искренняя.
– Ладно, – сказала она, вставая. – Давай так: завтрак сегодня готовим вместе. А вечером посмотрим, на что ты способен в одиночку.
Он облегчённо выдохнул, словно его только что оправдали в суде, и неуклюже улыбнулся.
– Договорились. Только… не критикуй слишком строго, ладно?
– Если не будешь вести себя так, будто мне всё это «по умолчанию положено», – не буду, – ответила Анна и взяла в руки чистую сковороду. – А теперь смотри внимательно. Это – яйцо. Его не надо жарить до состояния уголька.
Он подошёл ближе, встал рядом, неожиданно осторожно обнял её за плечи.
– Я буду стараться, – тихо сказал он. – Правда.
Анна ничего не ответила. Просто включила плиту и аккуратно разбила новое яйцо. Впервые за много лет молчание между ними не казалось ледяной стеной. Скорее, это было похоже на тонкий, хрупкий мостик, который они только начинали строить заново.